Какой порядок ни затей,

Но если он в руках бессовестных людей,

Они всегда найдут уловку,

Чтоб сделать там, где им захочется, сноровку.

 

В овечьи старосты у льва просился волк.

Стараньем кумушки-лисицы

Словцо о кем замолвлено у львицы.

Но так как о волках худой на свете толк,

И не сказали бы, что смотрит лев на лицы,

То велено звериный весь народ

Созвать на общий сход

И расспросить того, другого,

Что в волке доброго он знает иль худого.

Исполнен и приказ: все звери созваны.

На сходке голоса чин чином собраны:

Но против волка нет ни слова,

И волка велено в овчарню посадить.

Да что же овцы говорили?

На сходке ведь они уж, верно, были? -

 

Вот то-то нет! Овец-то и забыли!

А их-то бы всего нужней спросить.

Стрелок весной малиновку убил.

Уж пусть бы кончилось на ней несчастье злое,

Но нет; за ней должны еще погибнуть трое:

Он бедных трех ее птенцов осиротил.

Едва из скорлупы, без смыслу и без сил,

Малютки терпят голод

И холод

И писком жалобным зовут напрасно мать.

"Как можно не страдать,

Малюток этих видя;

И сердце чье об них не заболит? -

Лисица птицам говорит,

На камушке против гнезда сироток сидя. -

Не киньте, милые, без помощи детей;

Хотя по зернышку бедняжкам вы снесите,

Хоть по соломинке к их гнездышку приткните:

Вы этим жизнь их сохраните;

Что дела доброго святей!

Кукушка, посмотри, ведь ты и так линяешь:

Не лучше ль дать себя немножко ощипать

И перьем бы твоим постельку их устлать,

Ведь попусту ж его ты растеряешь.

Ты, жавронок, чем по верхам

Тебе кувыркаться, кружиться,

Ты б корму поискал по нивам, по лугам,

Чтоб с сиротами поделиться.

Ты, горлинка, твои птенцы уж подросли,

Промыслить корм они и сами бы могли:

Так ты бы с своего гнезда слетела

Да вместо матери к малюткам села,

А деток бы твоих пусть бог

Берег.

Ты б, ласточка, ловила мошек,

Полакомить безродных крошек.

А ты бы, милый соловей, -

Ты знаешь, как всех голос твой прельщает, -

Меж тем, пока зефир их с гнездышком качает,

Ты б убаюкивал их песенкой своей.

Такою нежностью, я твердо верю,

Вы б заменили им их горькую потерю.

Послушайте меня: докажем, что в лесах

Есть добрые сердца, и что..." При сих словах

Малютки бедные все трое,

Не могши с голоду сидеть в покое,

Попадали к Лисе на низ.

Что ж кумушка? - Тотчас их съела

И поученья не допела.

 

Читатель, не дивись!

Кто добр поистине, не распложая слова,

В молчанье тот добро творит;

А кто про доброту лишь в уши всем жужжит,

Тот часто только добр на счет другого,

Затем, что в этом нет убытка никакого.

На деле же почти такие люди все -

Сродни моей Лисе.

Крестьяне, вышед из терпенья

От разоренья,

Что речки им и ручейки

При водополье причиняли,

Пошли просить себе управы у Реки,

В которую ручьи и речки те впадали.

И было что на них донесть!

Где озими разрыты;

Где мельницы посорваны и смыты;

Потоплено скота, что и не счесть!

А та Река течет так смирно, хоть и пышно;

На ней стоят большие города,

И никогда

За ней таких проказ не слышно:

Так, верно, их она уймет,

Между собой Крестьяне рассуждали.

Но что ж? как подходить к Реке поближе стали

И посмотрели, так узнали,

Что половину их добра по ней несет.

Тут, попусту не заводя хлопот,

Крестьяне лишь его глазами проводили;

Потом взглянулись меж собой

И, покачавши головой,

Пошли домой.

А отходя проговорили:

"На что и время тратить нам!

На младших не найдешь себе управы там,

Где делятся они со старшим пополам".

Собака, Лев да Волк с Лисой

В соседстве как-то жили,

И вот какой

Между собой

Они завет все положили:

Чтоб им зверей съобща ловить,

И что наловится, все поровну делить.

Не знаю, как и чем, а знаю, что сначала

Лиса оленя поимала

И шлет к товарищам послов,

Чтоб шли делить счастливый лов:

Добыча, право, недурная!

Пришли, пришел и Лев; он, когти разминая

И озираючи товарищей кругом,

Дележ располагает

И говорит: "Мы, братцы, вчетвером. -

И начетверо он оленя раздирает. -

Теперь давай делить! Смотрите же, друзья:

Вот эта часть моя

По договору;

Вот эта мне, как Льву, принадлежит без спору;

Вот эта мне за то, что всех сильнее я;

А к этой чуть из вас лишь лапу кто протянет,

Тот с места жив не встанет".

"Приятель дорогой, здорово! Где ты был?"

"В Кунсткамере, мой друг! Часа там три ходил;

Все видел, высмотрел; от удивленья,

Поверишь ли, не станет ни уменья

Пересказать тебе, ни сил.

Уж подлинно, что там чудес палата!

Куда на выдумки природа торовата!

Каких зверей, каких там птиц я не видал!

Какие бабочки, букашки,

Козявки, мушки, таракашки!

Одни, как изумруд, другие, как коралл!

Какие крохотны коровки!

Есть, право, менее булавочной головки!"

"А видел ли слона? Каков собой на взгляд!

Я чай, подумал ты, что гору встретил?"

"Да разве там он?" - "Там". - "Ну, братец, виноват:

Слона-то я и не приметил".

Крестьянин, заводясь домком,

Купил на ярмарке подойник да корову

И с ними сквозь дуброву

Тихонько брел домой проселочным путем,

Как вдруг Разбойнику попался.

Разбойник Мужика как липку ободрал.

"Помилуй, - всплачется Крестьянин, - я пропал,

Меня совсем ты доконал!

Год целый я купить коровушку сбирался:

Насилу этого дождался дня".

"Добро, не плачься на меня, -

Сказал, разжалобись, Разбойник.

И подлинно, ведь мне коровы не доить;

Уж так и быть,

Возьми себе назад подойник".

Змея к крестьянину пришла проситься в дом,

Не по-пустому жить без дела,

Нет, нянчить у него детей она хотела:

Хлеб слаще нажитый трудом!

"Я знаю, - говорит она, - худую славу,

Которая у вас, людей,

Идет про Змей,

Что все они презлого нраву;

Из древности гласит молва,

Что благодарности они не знают,

Что нет у них ни дружбы, ни родства,

Что даже собственных детей они съедают.

Все это может быть: но я не такова.

Я сроду никого не только не кусала,

Но так гнушаюсь зла,

Что жало у себя я вырвать бы дала,

Когда б я знала,

Что жить могу без жала;

И, словом, я добрей

Всех Змей.

Суди ж, как буду я любить твоих детей!"

"Коль это, - говорит Крестьянин, - и не ложно,

Все мне принять тебя не можно;

Когда пример такой

У нас полюбят,

Тогда вползут сюда за доброю Змеей,

Одной

Сто злых и всех детей здесь перегубят.

Да, кажется, голубушка моя,

И потому с тобой мне не ужиться,

Что лучшая Змея,

По мне ни к черту не годится".

 

Отцы, понятно ль вам, на что здесь мечу я?..

В отворенном окне богатого покоя,

В фарфоровых, расписанных горшках,

Цветы поддельные, с живыми вместе стоя,

На проволочных стебельках

Качалися спесиво

И выставляли всем красу свою на диво.

Вот дождик начал накрапать.

Цветы тафтяные Юпитера тут просят:

Нельзя ли дождь унять;

Дождь всячески они ругают и поносят.

"Юпитер! - молятся, - ты дождик прекрати,

Что в нем пути

И что его на свете хуже?

Смотри, нельзя по улице пройти:

Везде лишь от него и грязь и лужи".

Однако же Зевес не внял мольбе пустой,

И дождь себе прошел своею полосой.

Прогнавши зной,

Он воздух прохладил; природа оживилась,

И зелень вся как будто обновилась.

Тогда и на окне Цветы живые все

Раскинулись во всей своей красе

И стали от дождя душистей,

Свежее и пушистей.

А бедные Цветы поддельные с тех пор

Лишились всей красы и брошены на двор,

Как сор.

 

Таланты истинны за критику не злятся:

Их повредить она не может красоты;

Одни поддельные цветы

Дождя боятся.

Хотя услуга нам при нужде дорога,

Но за нее не всяк умеет взяться:

Не дай бог с дураком связаться!

Услужливый дурак опаснее врага.

 

Жил некто человек безродный, одинокой,

Вдали от города, в глуши.

Про жизнь пустынную как сладко ни пиши,

А в одиночестве способен жить не всякой:

Утешно нам и грусть и радость разделить.

Мне скажут: "А лужок, а темная дуброва,

Пригорки, ручейки и мурова шелкова?"

"Прекрасны, что и говорить!

А все прискучится, как не с кем молвить слова".

Так и Пустыннику тому

Соскучилось быть вечно одному.

Идет он в лес толкнуться у соседей,

Чтоб с кем-нибудь знакомство свесть.

В лесу кого набресть,

Кроме волков или медведей?

И точно, встретился с большим Медведем он,

Но делать нечего: снимает шляпу,

И милому соседушке поклон.

Сосед ему протягивает лапу,

И, слово за слово, знакомятся они,

Потом дружатся,

Потом не могут уж расстаться

И целые проводят вместе дни.

О чем у них, и что бывало разговору,

Иль присказок, иль шуточек каких,

И как беседа шла у них,

Я по сию не знаю пору.

Пустынник был неговорлив;

Мишук с природы молчалив:

Так из избы не вынесено сору.

Но как бы ни было, Пустынник очень рад,

Что дал ему бог в друге клад.

Везде за Мишей он, без Мишеньки тошнится

И Мишенькой не может нахвалиться.

Однажды вздумалось друзьям

В день жаркий побродить по рощам, по лугам,

И по долам, и по горам;

А так как человек медведя послабее,

То и Пустынник наш скорее,

Чем Мишенька, устал

И отставать от друга стал.

То видя, говорит, как путный, Мишка другу:

"Приляг-ка, брат, и отдохни

Да коли хочешь, так сосни;

А я постерегу тебя здесь у досугу".

Пустынник был сговорчив: лег, зевнул,

Да тотчас и заснул.

А Мишка на часах - да он и не без дела:

У друга на нос муха села.

Он друга обмахнул,

Взглянул,

А муха на щеке; согнал, а муха снова

У друга на носу,

И неотвязчивей час от часу.

Вот Мишенька, не говоря ни слова,

Увесистый булыжник в лапы сгреб,

Присел на корточки, не переводит духу,

Сам думает: "Молчи ж, уж я тебя, воструху!" -

И, у друга на лбу подкарауля муху,

Что силы есть - хвать друга камнем в лоб!

Удар так ловок был, что череп врознь раздался,

И Мишин друг лежать надолго там остался!

Из малой искры став пожаром,

Огонь, в стремленье яром,

По зданьям разлился в глухой полночный час.

При общей той тревоге

Потерянный Алмаз

Едва сквозь пыль мелькал, валяясь по дороге.

"Как ты, со всей своей игрой, -

Сказал Огонь, - ничтожен предо мной!

И сколь навычное потребно зренье,

Чтоб различить тебя при малом отдаленье,

Или с простым стеклом, иль с каплею воды,

Когда в них луч иль мой, иль солнечный играет!

Уж я не говорю, что всё тебе беды,

Что на тебя ни попадает:

Безделка - ленты лоскуток;

Как часто блеск твой затмевает,

Вокруг тебя один обвившись, волосок!

Не так легко затмить мое сиянье,

Когда я, в ярости моей,

Охватываю зданье.

Смотри, как все усилия людей

Против себя я презираю;

Как с треском все, что встречу, пожираю -

И зарево мое, играя в облаках,

Окрестностям наводит страх!"

"Хоть против твоего мой блеск и беден, -

Алмаз ответствует, - но я безвреден:

Не укорит меня никто ничьей бедой,

И луч досаден мой

Лишь зависти одной;

А ты блестишь лишь тем, что разрушаешь:

Зато, всей силой съединясь,

Смотри, как рвутся все, чтоб ты скорей погас.

И чем ты яростней пылаешь,

Тем ближе, может быть, к концу".

Тут силой всей народ тушить Пожар принялся;

Наутро дым один и смрад по нем остался.

Алмаз же вскоре отыскался

И лучшею красой стал царскому венцу.