Не презирай совета ничьего,

Но прежде рассмотри его.

 

Со стороны прибыв далекой

В дремучий лес, Орел с Орлицею вдвоем

Задумали навек остаться в нем

И, выбравши ветвистый дуб высокой,

Гнездо себе в его вершине стали вить,

Надеясь и детей тут вывести на лето.

Услыша Крот про это,

Орлу взял смелость доложить,

Что этот дуб для их жилища не годится,

Что весь почти он в корне сгнил

И скоро, может быть, свалится,

Так чтоб Орел гнезда на нем не вил.

Но кстати ли Орлу принять совет из норки,

И от Крота! А где же похвала,

Что у Орла

Глаза так зорки?

И что за стать Кротам мешаться сметь в дела

Царь-птицы!

Так многого с Кротом не говоря,

К работе поскорей, советчика презря, -

И новоселье у царя

Поспело скоро для царицы.

Все счастливо: уж есть и дети у Орлицы.

Но что ж? - Однажды, как зарей,

Орел из-под небес к семье своей

С богатым завтраком с охоты торопился,

Он видит: дуб его свалился

И подавило им Орлицу и детей.

От горести невзвидя свету:

"Несчастный! - он сказал, -

За гордость рок меня так люто наказал,

Что не послушался я умного совету.

Но можно ль было ожидать,

Чтобы ничтожный Крот совет мог добрый дать?"

"Когда бы ты не презрел мною, -

Из норки Крот сказал, - то вспомнил бы, что рою

Свои я норы под землей

И что, случаясь близ корней,

Здорово ль дерево, я знать могу верней".

У барина была Собака шаловлива.

Хоть нужды не было Собаке той ни в чем:

Иная бы таким житьем

Была довольна и счастлива

И не подумала бы красть!

Но уж у ней была такая страсть:

Что из мясного ни достанет,

В минуту стянет.

Хозяин сладить с ней не мог,

Как он ни бился,

Пока его приятель не вступился

И в том ему советом не помог.

"Послушай, - говорит, - хоть, кажется, ты строг,

Но ты лишь красть Собаку приучаешь

Затем, что краденый кусок

Всегда ей оставляешь.

А ты вперед ее хоть меньше бей,

Да кражу отнимай у ней".

Едва лишь на себе Собака испытала

Совет разумный сей, -

Шалить Собака перестала.

Младая Лань, своих лишась любезных чад,

Еще сосцы млеком имея отягчении,

Нашла в лесу двух малых волченят

И стала выполнять долг матери священный,

Своим питая их млеком.

В лесу живущий с ней одном,

Дервиш, ее поступком изумленный:

"О безрассудная! - сказал, - к кому любовь,

Кому свое млеко ты расточаешь?

Иль благодарности от их ты роду чаешь?

Быть может, некогда (иль злости их не знаешь?)

Они прольют твою же кровь".

"Быть может, - Лань на это отвечала, -

Но я о том не помышляла

И не желаю помышлять:

Мне чувство матери одно теперь лишь мило,

И молоко мое меня бы тяготило,

Когда б не стала я питать".

 

Так, истинная благость

Без всякой мзды добро творит:

Кто добр, тому избытки в тягость,

Коль он их с ближним не делит.

За облака Орел

На верх Кавказских гор поднялся;

На кедре там столетнем сел

И зримым под собой пространством любовался.

Казалось, что оттоль он видел край земли:

Там реки по степям излучисто текли;

Здесь рощи и луга цвели

Во всем весеннем их уборе;

А там сердитое Каспийско море,

Как ворона крыло, чернелося вдали.

"Хвала тебе, Зевес, что, управляя светом,

Ты рассудил меня снабдить таким полетом,

Что неприступной я не знаю высоты, -

Орел к Юпитеру взывает, -

И что смотрю оттоль на мира красоты,

Куда никто не залетает".

"Какой же ты хвастун, как погляжу! -

Паук ему тут с ветки отвечает, -

Да ниже ль я тебя, товарищ, здесь сижу?"

Орел глядит: и подлинно, Паук,

Над самым им раскинув сеть вокруг,

На веточке хлопочет,

И, кажется, Орлу заткать он солнце хочет.

"Ты как на этой высоте? -

Спросил Орел, - и те,

Которые полет отважнейший имеют,

Не все сюда пускаться смеют;

А ты без крыл и слаб; неужли ты дополз?"

"Нет, я б на это не решился".

"Да как же здесь ты очутился?"

"Да я к тебе же прицепился,

И снизу на хвосте ты сам меня занес:

Но здесь и без тебя умею я держаться;

И так передо мной прошу не величаться;

И знай, что я..." Тут вихрь, отколе ни возьмись,

И сдунул Паука опять на самый низ.

 

Как вам, а мне так кажутся похожи

На этаких нередко Пауков

Те, кои без ума и даже без трудов,

Тащатся вверх, держась за хвост вельможи;

А надувают грудь,

Как будто б силою их бог снабдил орлиной:

Хоть стоит ветру лишь пахнуть,

Чтоб их унесть и с паутиной.

В июле, в самый зной, в полуденную пору,

Сыпучими песками, в гору,

С поклажей и с семьей дворян,

Четверкою рыдван

Тащился.

Кони измучились, и кучер как ни бился,

Пришло хоть стать. Слезает с козел он.

И, лошадей мучитель,

С лакеем в два кнута тиранит с двух сторон:

А легче нет. Ползут из колымаги вон

Боярин, барыня, их девка, сын, учитель.

Но, знать, рыдван был плотно нагружен,

Что лошади, хотя его тронули,

Но в гору по песку едва-едва тянули.

Случись тут Мухе быть. Как горю не помочь?

Вступилась: ну жужжать во всю мушину мочь;

Вокруг повозки суетится:

То над носом юлит у коренной,

То лоб укусит пристяжной,

То вместо кучера на козлы вдруг садится

Или, оставя лошадей,

И вдоль и поперек шныряет меж людей;

Ну, словно откупщик на ярмарке, хлопочет

И только плачется на то,

Что ей ни в чем никто

Никак помочь не хочет.

Гуторя слуги вздор, плетутся вслед шажком;

Учитель с барыней шушукают тишком;

Сам барин, позабыв, как он к порядку нужен,

Ушел с служанкой в бор искать грибов на ужин;,

И Муха всем жужжит, что только лишь она

О всем заботится одна.

Меж тем лошадушки, шаг за шаг, понемногу

Втащилися на ровную дорогу.

"Ну, - Муха говорит, - теперя слава богу!

Садитесь по местам, и добрый всем вам путь;

А мне уж дайте отдохнуть:

Меня насилу крылья носят".

 

Куда людей на свете много есть,

Которые везде хотят себя приплесть

И любят хлопотать, где их совсем не просят.

Свинья на барский двор когда-то затесалась;

Вокруг конюшен так и кухонь наслонялась;

В сору, в навозе извалялась;

В помоях по уши досыта накупалась:

И из гостей домой

Пришла свинья свиньей.

"Ну что ж, Хавронья, там ты видела такого? -

Свинью спросил пастух. -

Ведь _и_дет слух,

Что всё у богачей лишь бисер да жемчуг;

А в доме так одно богатее другого?"

Хавронья хрюкает: "Ну, право, порют вздор.

Я не приметила богатства никакого:

Все только лишь навоз да сор;

А, кажется, уж, не жалея рыла,

Я там изрыла

Весь задний двор".

 

Не дай бог никого сравненьем мне обидеть!

Но как же критика Хавроньей не назвать,

Который, что ни станет разбирать,

Имеет дар одно худое видеть?

Предлинной хворостиной

Мужик, Гусей гнал в город продавать;

И, правду истинну сказать,

Не очень вежливо честил свой гурт гусиной:

На барыши спешил к базарному он дню

(А где до прибыли коснется,

Не только там гусям, и людям достается).

Я мужика и не виню;

Но Гуси иначе об этом толковали

И, встретяся с прохожим на пути,

Вот как на мужика пеняли:

"Где можно нас, Гусей, несчастнее найти?

Мужик так нами помыкает,

И нас, как будто бы простых Гусей, гоняет;

А этого не смыслит неуч сей,

Что он обязан нам почтеньем;

Что мы свой знатный род ведем от тех Гусей,

Которым некогда был должен Рим спасеньем:

Там даже праздники им в честь учреждены!"

"А вы хотите быть за что отличены?" -

Спросил прохожий их. - "Да наши предки..." "Знаю,

И все читал; но ведать я желаю,

Вы сколько пользы принесли?"

"Да наши предки Рим спасли!"

"Все так, да вы что сделали такое?"

"Мы? Ничего!" - "Так что ж и доброго в вас есть?

Оставьте предков вы в покое:

Им поделом была и честь;

А вы, друзья, лишь годны на жаркое".

 

Баснь эту можно бы и боле пояснить -

Да чтоб гусей не раздразнить.

Увидя, что топор Крестьянин нес,

"Голубчик, - Деревцо сказало молодое, -

Пожалуй, выруби вокруг меня ты лес,

Я не могу расти в покое:

Ни солнца мне не виден свет,

Ни для корней моих простору нет,

Ни ветеркам вокруг меня свободы,

Такие надо мной он сплесть изволил своды!

Когда б не от него расти помеха мне,

Я в год бы сделалось красою сей стране,

И тенью бы моей покрылась вся долина;

А ныне тонко я, почти как хворостина".

Взялся Крестьянин за топор,

И Дереву, как другу,

Он оказал услугу:

Вкруг Деревца большой очистился простор;

Но торжество его недолго было!

То солнцем дерево печет,

То градом, то дождем сечет,

И ветром, наконец, то Деревцо сломило.

"Безумное! - ему сказала тут змея, -

Не от тебя ль беда твоя?

Когда б, укрытое в лесу, ты возрастало,

Тебе б вредить ни зной, ни ветры не могли,

Тебя бы старые деревья берегли;

А если б некогда деревьев тех не стало,

И время их бы отошло,

Тогда в свою чреду ты столько б возросло,

Усилилось и укрепилось,

Что нынешней беды с тобой бы не случилось,

И бурю, может быть, ты б выдержать могло!"

Старик садить сбирался деревцо.

"Уж пусть бы строиться; да как садить в те лета,

Когда уж смотришь вон из света! -

Так, Старику смеясь в лицо,

Три взрослых юноши соседних рассуждали. -

Чтоб плод тебе твои труды желанный дали,

То надобно, чтоб ты два века жил.

Неужли будешь ты второй Мафусаил?

Оставь, старинушка, свои работы:

Тебе ли затевать толь дальние расчеты?

Едва ли для тебя текущий верен час?

Такие замыслы простительны для нас:

Мы молоды, цветем и крепостью и силой,

А старику пора знакомиться с могилой".

"Друзья! - смиренно им ответствует Старик, -

Издетства я к трудам привык;

А если оттого, что делать начинаю,

Не мне лишь одному я пользы ожидаю,

То, признаюсь,

За труд такой еще охотнее берусь.

Кто добр, не все лишь для себя трудится,

Сажая деревцо, и тем я веселюсь,

Что если от него сам тени не дождусь.

То внук мой некогда сей тенью насладится,

И это для меня уж плод.

Да можно ль и за то ручаться наперед,

Кто здесь из нас кого переживет?

Смерть смотрит ли на молодость, на силу,

Или на прелесть лиц?

Ах, в старости моей прекраснейших девиц

И крепких юношей я провожал в могилу!

Кто знает: может быть, что ваш и ближе час

И что сыра земля покроет прежде вас".

Как им сказал Старик, так после то и было,

Один из них в торги пошел на кораблях;

Надеждой счастие сперва ему польстило;

Но бурею корабль разбило, -

Надежду и пловца - все море поглотило.

Другой в чужих землях,

Предавшися порока власти,

За роскошь, негу и за страсти

Здоровьем, а потом и жизнью заплатил.

А третий - в жаркий день холодного испил

И слег: его врачам искусным поручили,

А те его до смерти залечили.

Узнавши о кончине их,

Наш добрый Старичок оплакал всех троих.

Льву, Кесарю лесов, бог сына даровал.

Звериную вы знаете природу:

У них, не как у нас - у нас ребенок году,

Хотя б он царский был, и глуп, и слаб, и мал;

А годовалый Львенок

Давно уж вышел из пеленок.

Так к году Лев-отец не шуткой думать стал.

Чтобы сынка невежей не оставить,

В нем царску честь не уронить

И чтоб, когда сынку придется царством править,

Не стал бы за сынка народ отца бранить.

Кого ж бы попросить, нанять или заставить

Царевича Царем на выучку поставить?

Отдать его Лисе - Лиса умна:

Да лгать великая охотница она;

А со лжецом во всяком деле мука:

Так это, думал Царь, не царская наука.

Отдать Кроту: о нем молва была,

Что он во всем большой порядок любит:

Без ощупи шаг_а_ не ступит

И всякое зерно для своего стола

Он сам и чистит, сам и лупит;

И словом, слава шла,

Что Крот великий зверь на малые дела:

Беда лишь под носом глаза Кротовы зорки,

Да вдаль, не видят ничего;

Порядок же Кротов хорош, да для него;

А царство Львиное гораздо больше норки.

Не взять ли Барса? Барс отважен и силен,

А сверх того, великий тактик он;

Да, Барс политики не знает:

Гражданских прав совсем не понимает,

Какие ж царствовать уроки он подаст!

Царь должен быть судья, министр и воин,

А Барс лишь резаться горазд:

Так и детей учить он царских недостоин.

Короче: звери все, и даже самый Слон,

Который был в лесах почтен,

Как в Греции Платон,

Льву все еще казался не умен

И не учен.

По счастью, или нет (увидим это вскоре),

Услышав про царево горе,

Такой же царь, пернатых царь. Орел,

Который вел

Со Львом приязнь и дружбу,

Для друга сослужить большую взялся службу

И вызвался сам Львенка воспитать.

У Льва как гору с плеч свалило.

И подлинно: чего, казалось, лучше было

Царевичу царя в учители сыскать?

Вот Львенка снарядили

И отпустили

Учиться царствовать к Орлу.

Проходит год и два; меж тем, кого ни спросят,

О Львенке ото всех лишь слышат похвалу:

Все птицы чудеса о нем в лесах разносят.

И, наконец, приходит срочный год,

Царь-Лев за сыном шлет.

Явился сын; тут царь сбирает весь народ,

И малых и больших сзывает;

Сынка целует, обнимает,

И говорит ему он так: "Любезный сын,

По мне наследник ты один;

Я в гроб уже гляжу, а ты лишь в свет вступаешь!

Так я тебе охотно царство сдам.

Скажи теперь при всех лишь нам,

Чему учен ты, что ты знаешь

И как ты свой народ счастливым сделать чаешь?!

"Пап_а_, - ответствовал сынок, - я знаю то,

Чего не знает здесь никто:

И от Орла до Перепелки,

Какой где птице боле вод,

Какая чем из них живет,

Какие яйца несет,

И птичьи нужды все сочту вам до иголки.

Вот от учителей тебе мой аттестат:

У птиц недаром говорят,

Что я хватаю с неба звезды;

Когда ж намерен ты правленье мне вручить,

То я тотчас начну зверей учить

Вить гнезды".

Тут ахнул царь и весь звериный свет;

Повесил головы Совет,

А Лев-старик поздненько спохватился,

Что Львенок пустякам учился

И не добро он говорит;

Что пользы нет большой тому знать птичий быт,

Кого зверьми владеть поставила природа,

И что важнейшая наука для царей:

Знать свойство своего народа

И выгоды земли своей.